Расшифровка лекции Полины Колозарии об автономии исследователя и текста

КТО ЗАНИМАЕТСЯ ИССЛЕДОВАНИЯМИ? 

Исследования делает сегодня огромное количество людей и организаций, связанных и не связанных с академическим миром: журналисты, художники, консалтинговые фирмы, образовательные и политические структуры, НКО, бизнесмены. А ещё студенты, когда учатся и пишут курсовые, потому что базовый способ взаимодействия со знанием в университете – это исследование. 

У разных подходов к исследованию есть конфликты. Например, в среде социологов в последние годы наделали шума расследования журналистов, которые используют социологические методы. Можем ли мы представить, говорили социологи, что кто-то берет наши методы, использует и получает исследование, которое конкурирует с социологическим знанием? Должны ли мы рассматривать это знание как «наше», раз оно сделано этими методами? Конфликт здесь понятен – существует метод, все могут его взять и использовать, при этом уровень доверия связан не только с тем, какой метод используется, но и с тем, легитимирует ли институция деятельность исследователя или нет. Выходит, конфликты всегда обостряются, когда приходит кто-то извне и утверждает – я исследователь. Но и внутри сообщества исследователей постоянно идет переоценка того, что считается исследованием.

Эти вопросы становятся более болезненными, когда мы выходим на уровень взаимодействия с людьми, которые верят результатам исследований. Например, скандал с блогером Еленой Корниловой, которая заявляла, что обладает дипломом биохимика, а значит, может рассказывать про медицину и уход за собой. В итоге оказалось, что диплома у нее нет, а то, что она проповедовала – нездорово по мнению врачей, и на границе с законностью.

Параллельно развивается идея, что мы все можем участвовать в исследовательской жизни. Но не так, как Елена Корнилова, а, например, как телеграм-канал "Намочи манту". Авторы канала проводят экспертизу разных привычек, анализируют научные публикации и дают советы на их основе. Но они профессионалы, и при этом призывают людей делиться историями про собственное здоровье, проводить экспертизу и обмениваться знанием. Пациенты и сами могут объединяться. 
В российской традиции это не так принято, а в американской традиции развито сильнее – есть много публикаций об открытиях, сделанных пациентскими сообществами. Пациентские сообщества, сообщества медиков, медиасреда – эти сообщества порой относятся друг к другу напряженно, ведь исследования, которые касаются медицины, говорят о здоровье и физическом благополучии людей.

В конечном счете все эти конфликты оборачиваются к вопросу – кто такой исследователь? Исследователь - это не ученый, или не только ученый. В то же время, это человек, который умеет взаимодействовать со знанием так, как принято в науке. При этом он может быть не связан с научными институциями.

Второе. Исследователь не эксперт. Он не просветитель и не популяризатор. Это фигура антогонистичная популяризатору. Исследователь работает с несуществующим еще знанием, а популяризатор представляет уже существующее.

ТОГДА ЧТО ТАКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ? 

Это способ взаимодействия с миром, да? И он связан с целенаправленным познанием и применением методов, принятых в каком-то круге людей. Именно поэтому я говорю о конфликтах – потому что они приняты определенным кругом людей. При этом я настаиваю на активной роли исследователя. Он не познает откуда-то сверху, он всегда взаимодействует с миром. Я бы сказала, что у исследователя такое взаимодействие с миром, в котором производится знание о мире, которое, в свою очередь влияет на мир.

С одной стороны, исследователь – довольно исключительная роль. Он не ученый, не эксперт, он что-то познает, он в процессе. При этом исследователь – почти каждый человек. Это очевидный болезненный парадокс. Мы все обладаем доступом к составляющим исследования. При этом статус исследователя я проблематизирую и говорю, что он есть не всегда и не у каждого. Почему?
Первая причина. Мы живем в удивительную эпоху, когда разные виды знания конкурируют друг с другом с интенсивностью, которая еще недавно казалась невозможной. Конечно, разные виды знания конкурировали всегда и были люди, которые сомневаются в науке и предлагают всему альтернативные объяснения. Но с появлением социальных медиа, которые позволяют любому человеку записать ролик о своей версии вымирания динозавров и разместить его на YouTube, а также придумать метод, которым это можно обнаружить, оказывается, что такие версии не только существуют в какой-то узкой группе людей, но и могут быстро распространяться среди других групп. Из-за того, что доступ к медиа ширится и растет, количество потенциально конкурирующих с официальной научной позицией теорий и подходов не уменьшается, а увеличивается.

Но с другой стороны, проблема не столько в современной ситуации, связанной с появлением новых способов трансляции знания, сколько в том, что сама идея науки, основанная более-менее на идеях Просвещения, не безупречна.

В самом начале книги “Диалектика Просвещения” Адорно и Хоркхаймер говорят, что вещи становятся нам известны в той степени, в которой мы можем их производить, в которой они нам нужны. Все остальное ускользает из нашего фокуса интереса и становится ненужным и непонятным. Потом оно приходит в науку, но под другим соусом, иногда под видом нового знания, иногда в ходе научных революций.

Итак, с наукой не все гладко. Мы не можем просто вернуться в состояние, когда наука определяла, как устроен мир, была правдива и существовала точная система доказательств. Во-первых, этого золотого века, в который мы можем вернуться, нет. Во-вторых, мы таким образом фетишизируем науку. Превращаем ее в некоторую форму истинного знания. Мы навешиваем на нее сложные этические конструкции, которые потом нам мешают. 

Следующая проблема. Инструменты познания живут в разных мирах. Мы отдельно читаем новости, отдельно проходим курсы на Coursera, отдельно учимся быть осознанными потребителями. Все это живет у нас в разных мирах и разных медиа. С одной стороны, мы называем исследованием все подряд, с другой – мы почти никогда не собираем эти составляющие исследования вместе.

Отдельная проблема – в университете с информацией взаимодействуют научным способом. Но большинство выпускников  редко занимается исследованиями. Это парадокс современного состояния университета. При этом в университетах и вокруг них не говорится о ряде вещей, связанных с исследованиями, которые кажутся мне для мифологической фигуры исследователя крайне важными. Скажем, о конфликте дисциплин. Бывают конфликты внутри дисциплин, бывают между ними. Например, между социологами и психологами. В век междисциплинарности важно об этом помнить. Социолог и психолог могут спорить и никогда не прийти к консенсусу. Очень важно понимать также, что не любой человек, который прошел курс на Coursera, теперь досконально знает свою тему. 

Или про политическую позицию. Насколько мы понимаем, каких политических взглядов придерживается человек, который говорит с кафедры. Благодаря Фуко мы знаем, что идеология часто зашита в языке. То, как человек говорит о каких-то вещах, уже может выдавать отчасти его или ее политическую позицию. Использование феминитивов, какие примеры приводит человек - все это позволяет нам предполагать, каких политических взглядов придерживается говорящий. И я сейчас не спорю с Максом Вебером, который говорил, что наука и политика живут в разных мирах. Но эти миры связаны,  и наша позиция всегда не нейтральна. 

В этом контексте важен вопрос этики, часто болезненный и непростой. Предлагаю вспомнить определение, которое я дала. Исследование – это взаимодействие с миром. Исследователь всегда действует в мире. Существует теория  двойной герменевтики, введенная Энтони Гидденсом. Она показывает, что когда мы узнаем что-то, а потом это знание производим – публикуем статью, на которую потом ссылаются журналисты, или популяризируем сами свое знание, – об этом узнают в мире, и мир сразу меняется под воздействием этого знания. При этом любое знание, которое мы вбрасываем в мир, начинает влиять на мир и провоцировать изменение себя же самого.
Этический вопрос позволяет говорить об ответственности исследователя как человека, который взаимодействует с миром так, что до этого взаимодействия мы чего-то не знаем, а потом, пройдя понятный и открытый путь, мы узнаем что-то о мире. 

ЕСТЬ ПРОБЛЕМА НЕ ТОЛЬКО С ИССЛЕДОВАНИЕМ И ЗНАНИЕМ КАК ТАКОВЫМ, НО И С ТЕМ, КАК УСТРОЕНЫ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ТЕКСТЫ.

Мы можем отличить хорошую статью от плохой, когда мы уже находимся внутри дисциплины или темы. Если вы выходите в другую, смежную дисциплину, то вы ничего не понимаете. Получается, мы вроде бы изучаем мир, но в узких рамках дисциплины.  

Дисциплины заставляют нас давать определения, полагать пределы определенным понятиям, создавать барьеры и границы, за которые мы не можем выходить. Статья – это во многом проекция дисциплин и институциональных границ, которые существуют в рамках любого подхода. 

Какую проблему здесь можно обсуждать и решать? Очень часто исследовательский текст не документирует процесс исследования. Эту практику мы можем позаимствовать у художников – они как исследователи сделали сильный ход. Хорошие художественные тексты документируют каждый интеллектуальный поворот. У них четко разделено представление и документация познавательного процесса, процесса поиска художественной истины. Их умение работать с документацией очень впечатляет.

Что делать? Подумать по автономию исследователя. Как анархист живет при государстве и осуществляет свою политическую деятельность без оглядки на него, так исследователь должен создавать что-то без оглядки на науку, или с оглядкой, но автономно.

В ЧЕМ ИДЕЯ АВТОНОМИИ ИССЛЕДОВАНИЯ? 

Это процесс, который не связан жестко и исключительно с институцией и с дисциплинарными рамками, в которых это исследование проходит. Безусловно, изначально оно с ними связано. Но процесс автономизации как раз означает установление отношений не только с миром, но и с теми рамками, из которых исследователь выходит. Автономный исследователь вполне может быть университетским сотрудником, живущим в рамках дисциплины истории или урбанистики, но при этом часть рефлексии исследователя может быть посвящена этим рамкам.

КАК ФИКСИРОВАТЬ ЭТИ ВЕЩИ В ТЕКСТЕ?

Есть ли у нас форма для этого? Есть ли подход? Как разные жанры, в том числе научная работа, могут показать наше сомнение и наши ходы? С тем сомнением, которое обычно фиксируется в академической статье, есть две проблемы. Первая – сомнение в методе указывается обычно внизу, в графе “ограничения”. Мол, мы не знали, как лучше поступить в этой ситуации, выбрали вот этот подход, кажется, он неидеален. У него могут быть такие минусы. Конечно, честные ученые это фиксируют. Но эти ограничения часто указываются в самом конце. И там часто нет сомнения в том, позволит ли именно эта теория, этот метод, этот путь, чтобы понять то явление, с которым мы имеем дело. То есть сомнения есть вокруг частностей, но не вокруг самого подхода.

Если бы сомнение было более плотно вписано в научную статью, она не смогла бы говорить о результатах и становиться опорой для экспертного и прикладного знания. Как только мы говорим «а вот здесь мы очень сильно не уверены» – нашу статью либо не берут в журнал, либо люди, которые читают эту статью, нам не верят. Вроде как в выводах всегда должна быть убедительность. 

И я сама так делаю.  Когда я работаю с обзором литературы, то обычно делю людей на два лагеря. Те, чьей линии я следую, и те, с кем я спорю. Но формат научной статьи предполагает, что это занимает полторы страницы. И на полуторах страницах вы не можете обосновать подробно, почему вы не согласны с тем или иным исследователем. Полный путь от незнания к проблеме никогда не оказывается очевидным. Мне кажется, что это проблема научных жанров вообще, которую было бы здорово обсудить в рамках работы со студенческими эссе. Очень часто, на мой взгляд, продуктивное толковое эссе является как раз подробной документацией и экспликацией этого пути.

В тексте, который может вместить эти исследовательские проблемы, о которых я говорю, должно быть вот какие составляющие. 

• Одна – ограничения и аргументы, которые показывают неполноту знания. 
• Второе – документация пути, которым мы идем от незнания и нашего вопроса к проблеме. 
• Постановка проблемы и позиции связана с этикой и политикой. Тут мы обычно говорим, почему мы считаем именно это проблемой. Почему мы считаем проблемой централизацию, а не децентрализацию, если изучаем социальные медиа. Почему мы считаем, допустим, что концентрация власти в руках корпораций – это проблема, а рассеивание власти по разным активистам, наоборот, не проблема.

Безусловно, люди обдумывают такие вещи, но крайне редко доходят до конца и описывают и саму проблему, и развилки, и обстоятельства, по которым они приняли решение поступить так, а не иначе.

Еще одна проблема с классическими научными текстами  в том, что мы изначально должны что-то предполагать, хотя очень часто, говоря честно, мы начинаем с полного незнания. В этот момент у нас начинается непростая дорога, которая заслуживает описания. Может быть, не в основных текстах, которые производят исследователи в рамках своей неавтономии - в науке, в журналистике, еще где-то - но как spin-off проекты. Всегда интересно читать отдельные рубрики в научных журналах, где есть рефлексия подходов к исследованию, где ученые описывают свои первые шаги в познании проблемы, ориентировку на местности. Это то, что по-русски называется разведывательные/поисковые  исследования (exploratory research). С этими идеями можно попробовать поработать в разных жанрах письма и не только письма.

КАК МОЖЕТ ВЫГЛЯДЕТЬ РЕЗУЛЬТАТ ИССЛЕДОВАНИЯ? 

Я скептик по поводу самого понятия результата. Я не верю в существование результата как такового. В мире любого пишущего или изучающего человека есть страшное слово “дедлайн”. Обычно это момент, когда вы должны отправить электронное письмо или загрузить файл на какой-либо сайт. Базовая идея состоит в том, что соблюдение дедлайна и готовая отправленная работа и есть результат. Иногда, впрочем, результат – это оценка или ревью. 

Но уже студенты, которые последовательно работают над одной темой, знают, что первая курсовая – это не результат. Попробовали, и если получилось, то следует вторая работа, третья. То есть и в рамках университета сданная работа – это не всегда результат.

Если мы выходим за рамки университета, то все еще хуже. Вы пишете статью, вы ее публикуете, и никто никогда на нее не ссылается. Это, конечно, само по себе результат, только непонятно, что он показывает.

С публицистикой тоже сложно. Мою статью публикуют в газете и говорят: “Посмотрите, все нормально?” И я говорю: “Но она же уже заверстана”. А мне отвечают: “Но мы ее еще в соцсети не пустили”. То есть здесь результат – попадание статьи в социальную среду.

Иногда и это не результат. Например, в случае с институциональной критикой. Критика системы образования, например. В идеале, если 10 журналистов провели расследование и опубликовали его, в мире что-то должно измениться. Это результат – воздействие текста на мир. Это может быть и отчет экспертов, которые работают как исследователи в институциях, связанных с изучением образования или медицины. Вы сделали отчет, вы его опубликовали, институция прислушалась. На деле и это может не работать.

Но разговор о тексте мне все равно кажется важным, потому что это то, над чем мы властны. Мы не можем изменить работу корпораций, мы не можем изменить систему образования и здравоохранения, мы не во всем властны в своей жизни и даже в своем теле. Наша способность действовать и воздействовать на мир ограничена. И нам, как исследователям, мне кажется, имеет смысл рефлексировать способы взаимодействия, имеет смысл думать об этом без оглядки на институции. Имеет смысл думать о том, что мы можем произвести и считать это результатом (может быть, промежуточным). Но главное — считать этой точкой преломления наших интересов и нашей рефлексии как автономных от прочих рамок исследователей.