Урбанист Артём Герасименко — о городах здоровых людей

Урбанист Артём Герасименко — о городах здоровых людей

Бывший руководитель программы «Архитекторы.рф» и выпускник Шанинки Артём Герасименко основал некоммерческий фонд «Здоровые города». Фонд займётся изучением влияния городской среды и нормативного регулирования на здоровье и физическую активность горожан.

Поговорили с Артёмом о том, как бег связан с архитектурой, что стало со стратегией развития пешеходной и велоинфраструктуры Москвы, и как занятия бе́гом изменили не только его профессиональную карьеру, но и жизни многих подопечных детских домов.




— Последние полтора года ты руководил программой «Архитекторы.рф», совместным проектом Единого института развития в жилищной сфере и Института «Стрелка». Что у тебя на повестке сегодня?

Я планирую сосредоточиться на проблематике здоровых городов — то, что в западной практике обозначается как Urban Health. Последние полгода я активно изучаю эту тему — ищу методики, научные статьи. Даже завёл отдельный телеграм-канал для своих открытий и комментариев к этим материалам.

Я хочу каким-то образом систематизировать эту информацию в российском пространстве — разработать какой-то прикладной продукт или собрать материал в книгу. Но начну, разумеется, с исследования — в ноябре я подал заявку в Фонд президентских грантов: если она будет одобрена, почти весь 2020 год, с марта по декабрь, буду погружен в исследование.

Идея заключается в том, чтобы разработать индекс физической активности российских городов и научиться считать эффект от вложений в здоровый образ жизни. Имеется ввиду благоприятный эффект на ментальное здоровье горожан, социальную ситуацию, городскую транспортную систему.

В Нью-Йорке отслеживаются 26 индикаторов общественного здоровья, а любой городской проект в Лондоне должен включать в себя количественные показатели воздействия на здоровье людей.
Идея заключается в том, чтобы разработать индекс физической активности российских городов и научиться считать благоприятный эффект на ментальное здоровье горожан, социальную ситуацию, городскую транспортную систему
Кроме того, хочется разбить «серую» статистическую массу условно спортивных горожан на разные группы — понять их нарративы и научиться работать с запросами каждой из этих групп. Например, скейтбордисты есть практически в каждом городе — и это важный источник знаний об элементах городской среды! Они способны оживить любое городское пространство. Поэтому государство должно уметь работать с ними как-то иначе, чем на языке разрешений и запретов.
— Не самая очевидная тема для исследований — как ты определил её для себя?

Так сложилось, что по первому образованию я — инженер-строитель, по второму, в Шанинке — исследователь и проектировщик городских изменений. А свободное время посвящаю спорту — бег, велосипед, плавание, зимой лыжи. На личном опыте знаю, как много способен привнести в жизнь спорт — это и новые друзья, и эмоции, и причины путешествовать и учиться.

7 лет назад я начал бегать. И однажды знакомая, которая тогда работала в фонде «Жизнь как чудо», попросила меня помочь организовать благотворительный забег. Народа в то время бегало гораздо меньше — мы сделали забег в Сокольниках, нас поддержал тогдашний министр культуры Москвы Сергей Капков: все двери были открыты.

Всем очень понравилось, и тогда я стал думать о том, как проводить благотворительные забеги регулярно. Изучал проекты разных мобильных приложений, которые перечисляют деньги на благотворительность за каждый преодолённый тобой километр. И в какой-то момент оказался на лекции Елены Ольшанской из фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам», где она рассказывала, что главное, что нужно детям в детских домах, это не деньги. А ролевые модели, регулярное общение и живая поддержка. Но в однократном режиме и это не работает — лучше вообще не ездить, чем приехать один раз, под Новый Год.

Мы тогда бегали уже целой компанией — и я решил собрать людей, чтобы регулярно бегать с детьми из детских домов. Всё стало складываться в общую картину — я зарегистрировал НКО, к которой причислил все предыдущие свои наработки, а в качестве миссии указал «Сделать жизнь городов и людей в них более активной и здоровой». Подробнее можно узнать на сайте проекта.


— Ты уже занимался проектированием городских изменений в другом своём проекте, бюро Urban St'14

Я запустил Urban St'14 по окончании Шанинки вместе с сокурсницей — не терпелось опробовать изученные в школе методики. Несколько лет мы занимались предпроектными исследованиями, проводили опросы и сессии вовлечения с горожанами — сотрудничали с московскими парками, музеем-заповедником «Царицыно», Департаментом культуры Москвы и частными застройщиками. Последним крупным проектом бюро стало исследование компетенций городских управленцев для РАНХиГС, которое мы провели вместе с Citymakers.

Urban St'14 приносило много опыта и удовольствия, но денег было недостаточно, чтобы посвящать себя только бюро.


— Легко было договориться с госучреждением о том, чтобы тренировать детей? Вы же не могли заявить себя как профессиональных спортсменов или хотя бы педагогов.

Всё зависит от конкретного человека: если он видит ценность, потенциал такой инициативы, не боится, что что-то пойдёт не так, он готов вас принять.

Мы серьёзно подошли к набору волонтёров и сами проходили подготовку — ходили на семинары к психологу, всё было верифицировано ещё на старте. Некоторые из моих друзей, с кем мы раньше ездили, к примеру, на субботник в дом престарелых, сказали, что ездить к детям они не хотят. Потому что дети — это большая ответственность: если ты приехал, познакомился с детьми, не приехать в следующий раз уже сложнее. А если приехал несколько раз, ещё сложнее потом исчезнуть.

И многие из тех, кто приходил с готовностью что-то делать, плохо взвешивали эту ответственность изначально. Или после нескольких раз говорили: «Я не вижу эффекта». А его и не может быть сразу. Эффект от того, что подарил ребёнку игрушку, тот ответил «Спасибо», — это быстрый эффект. А чтобы у этого маленького человека появился взрослый друг, ролевая модель, это другой эффект — его гораздо сложнее добиться.

Естественно, всё оформляется юридически — это не история разряда «Мы хотим — ну, приходите». Мы подавали пофамильные списки от лица благотворительного фонда, с копиями личных документов и т.п. Постепенно договаривались с новыми учреждениями — всего в 5 или 6 детских домах у нас проходили тренировки.


— Вы говорили, что не «работаете с детьми», а дружите с ними. А в историях участников проекта есть характерный монолог одного из волонтёров, где он описывает, какие дети пришли на его первую тренировку: многие курят, целей в жизни нет, слабо представляют себе, как устроен реальный конкурентный мир. Были какие-то случаи, когда проект изменил что-то в жизни или личности кого-то из ребят?

Ну, вот приходят к нам новые волонтёры — дети представляются, говорят о себе. Когда человека спрашивают «Расскажи о себе», он скажет либо то, что на самом деле думает, как он себя сам воспринимает в этот момент, либо то, что — как ему кажется — хотят услышать его собеседники.

В какой-то момент наши ребята, которые обычно говорили «Я Вова, танцевать люблю, математику не люблю», начали говорить «Я Вова, люблю спорт, бегаю регулярно, готовлюсь пробежать 10 км». То есть у них появилась самоидентификация, как у спортсменов, людей, которые целенаправленно занимаются спортом.
Что мы изменили чью-то жизнь, я не могу сказать: чтобы изменить жизнь ребёнка, выросшего в детском доме, нужно, чтобы он никогда туда не попадал. Но много ребят — и детей, и волонтёров — навсегда запомнят этот опыт. Потому что это эмоционально очень сильная история, особенно когда ты месяц за месяцем, из года в год, приезжаешь к ним каждые выходные.
Эффект от того, что подарил ребёнку игрушку, тот ответил "Спасибо", — это быстрый эффект. А чтобы у маленького человека появилась ролевая модель, это другой эффект — его гораздо сложнее добиться
Могу судить по себе — я изначально думал, что буду настраивать работу в каждом детском доме и двигаться дальше. Но понял, что моя личная привязка к ребятам сильнее, чем желание тиражировать проект — я не смог это побороть: мне было интересно видеть, как эти дети выросли за 4,5 года проекта. Многие покинули стены интерната, начали самостоятельную жизнь — кто-то из них по-прежнему бегает и пишет об этом, иногда мы с ними это обсуждаем.

У нас был не только бег — ездили на сайклинг, баскетбол, прыжки на батуте. И был один парень: он так полюбил батут, что потом ушёл в паркур, настолько его прёт от прыжков. У человека возник какой-то дополнительный интерес в жизни, которого не было в детском доме.
Ещё одна вещь, которую мы старались привнести, — придать детям больше уверенности. Например, научиться громко говорить — о себе или говорить другим людям «А теперь поднимите руку, согните ногу». На последнем «Социобеге» в Филях новичков тренировали те же ребята из детских домов, кто раньше сам начинал бегать с нами. Когда перед тобой стоит 20 человек, часть из них взрослые, которые тебе кажутся крутыми, а ты говоришь им «Поднимите руки», и они за тобой повторяют, это придаёт ребёнку ощущение собственной значимости.


— Любительских сообществ очень много. В какой момент люди в таких сообществах хотят «совместить приятное с полезным» и взять на себя социальную нагрузку? Можно было просто бегать с друзьями — для чего делать хобби инструментом воздействия на внешнюю среду?

У всех по-разному. Когда преодолеваешь всё большие и большие отрезки — 5 км, 7, 10, 20 — это придаёт огромный заряд, тебя переполняют эмоции и хочется с кем-то их разделить.

Благотворительность в последние годы становится распространённой, популярной, нормальной. Ещё лет 6-7 назад было не так — не было понятно, кому и как помогать. В электричках люди ходили с аккордеоном — им не хотелось помогать: казалось, что это какой-то обман.

И когда я понял, что могу помогать, не отгружая постоянно деньги или раздавая одежду, а за счёт того, что делюсь своей энергией и временем я почувствовал в этом смысл. И если у каждого человека есть возможность отдавать что-то, я могу отдавать именно это.
Самое интересное, что моё желание собрать людей, чтобы бегать с детьми, привело к тому, что я освоил кучу дополнительных навыков. В начале я не умел ни текст какой-то написать для соцсетей, ни сайт оформить — и у меня не было другого ресурса, кроме как самому начать это сделать для «Социобега». Несмотря на внешнюю простоту, там довольно много операционных вещей: обучение волонтёров, обработка заявок, документооборот с детскими домами, обратная связь, академическое качество этой работы.

Сейчас я занимаюсь триатлоном, и спорт занял значительную часть повседневной жизни. А это абсолютно другая оптика восприятия городского пространства. Внимание к своему здоровью, осознанное отношение к себе провоцирует такое же восприятие того, что происходит вокруг. Начинаешь замечать: тут опасно, там неудобно, здесь неправильно ведутся строительные работы, а тут депрессивная улица, она на тебя давит психологически.


— Ты участвовал в разработке некой стратегии развития пешеходной и велоинфраструктуры. В каком качестве? Где она потом применялась?

Стратегию разрабатывал в 2014 году «Мостранспроект» вместе с иностранными консультантами. Она предлагала видение того, как работать с пешеходной и велосипедной инфраструктурой, чтобы та стала более комфортной, безопасной, а способ перемещения по городу пешком или на велосипеде был для москвичей более удобным и предпочтительным. Я туда пришёл как менеджер этого проекта.

Мы сделали любопытные открытия: например, у нас была карта связности городского пространства, которая наглядно подтверждала (применительно к Москве) тезисы, известные многим урбанистам. К примеру, что шоссе разбивает городское пространство на две несвязанные друг с другом части (они становятся несвязанными). То же самое с железными дорогами — особенно когда идёт несколько ниток.

Получается, Москва из-за её радиального строения (шоссе, железные дороги расположены радиально) вся состоит из несвязанных между собой анклавов. Говорить о пешеходной или велосипедной доступности не приходится — главный транспорт, который люди выбирают, проживая здесь, это автомобиль.
Протянуть общественный транспорт во многие зоны достаточно дорого. Есть вопрос плотности распределения точек доступа к транспортной инфраструктуре, то есть расстояние между станциями метро в Москве очень большое. В Париже или в Лондоне станции одной и той же ветки могут располагаться буквально за углом друг от друга.

Наша стратегия подразумевала способ искать и находить подобные проблемы — к примеру, высокую аварийность на транспортных узлах. Как правило, она образуется у наземных переходов на вылетных магистралях. Здесь люди живут, а здесь у них точка притяжения — между ними дорога, которую нужно переходить каждый раз. Но идти по лестнице или воздушному переходу они не хотят, спускаться в тёмный переход, который вызывает чувство тревоги, тоже. В итоге идут прямо по дороге, что часто становится причиной ДТП, иногда гибели. Это подтверждает гипотезу о том, что многополосное шоссе в городе — плохое инфраструктурное решение, которое ведёт только к увеличению смертей.
Внимание к своему здоровью, осознанное отношение к себе провоцирует такое же восприятие того, что происходит вокруг. Начинаешь замечать: тут опасно, там неудобно
А с велоинфраструктурой мы работали в рамках проекта «Зелёное кольцо» — проектировали велосипедный маршрут протяжённостью 80 км, который должен был соединить все парковые зоны между Третьим транспортным кольцом и МКАДом. Кольцо давало возможность, где бы ты ни жил в Москве, быстро выйти на него и добраться до парка на велосипеде.

При полном отсутствии велоинфраструктуры на тот момент это было затруднительно. А проложить по городу сеть велодорог — это сложный проект: количество точек притяжения, которые надо соединить на одном маршруте, невероятное. Парки в этом плане более очевидны и доступны, поэтому «Зелёное кольцо» должно было соединить их в первую очередь. Всё это проектировалось с участием специалистов из Канады, Нидерландов, которые тоже изучали, давали советы. Увы, так устроено городское управление в России, что идей и планов всегда много, и решение о реализации может либо поставить в них точку, либо придать суперускорение. «Зелёное кольцо» в итоге оказалось в серой зоне внимания.

Одновременно с этим в Москве началась программа «Моя улица», которую делал городской Департамент капитального ремонта. В ней тоже было много талантливых решений — различие заключалось в том, что стартовые точки были выбраны разные. «Моя улица» началась в центре и уходила к окраинам, постепенно снижая количество изменений (мы видим, что в Измайлово улицы не стали такими же, как в центре).

То есть программа преобразовала в первую очередь лицо города, его центр — повысила привлекательность для туристов и бизнеса. Наша стратегия базировалась на концепции безопасности — искала точки, где городские районы не связаны между собой, и много людей попадает в неприятные ситуации, чтобы в первую очередь что-то делать там.


— В Шанинке ты учился на программе «Управление развитием городской среды». Можно ли сказать, что градостроительное и социокультурное проектирование взаимосвязаны?

В Шанинке много внимания уделялось социокультурному проектированию, потому что справедливый тезис о том, что построить можно всё, что угодно, но это не означает, что жизнь пойдёт по тому сценарию, что вы заложили при строительстве, подтверждается множеством примеров из мировой практики. Только параллельное программирование городской среды и её социокультурного развития даёт непротиворечивый результат.

Я вспоминаю лекции Сергея Эдуардовича Зуева — особый акцент делался на философском осмыслении городских трансформаций, более глубоком понимании процессов. То есть инжиниринге в широком смысле, не только на уровне строительства зданий.
Основная работа в Шанинке заключается в том, что ты много анализируешь, синтезируешь умозаключения. То есть делаешь следующий шаг в осмыслении процессов и явлений
По первому образованию я — инженер-строитель, проектировщик гражданских сооружений. Но меня всегда интересовала гуманитарная сторона вопроса, поэтому шанинское восприятие отлично легло на технический бэкграунд.

Ещё один важный аспект учёбы в Шанинке: основная работа здесь заключается в том, что ты много читаешь, анализируешь, синтезируешь какие-то умозаключения. То есть делаешь следующий шаг в осмыслении процессов и явлений. Это история в большей степени про концептуализацию, чем про фактическое управление развитием городской среды. Или, лучше сказать, управленческим инструментом здесь является способность задать вектор развития, разработать дорожную карту, изучив лучшие практики и поняв, где подводные камни, а где — возможности.
Регионы в России очень разные, их восприимчивость к изменениям зависит от того, на чём сфокусированы люди, принимающие решения на местах. В России уже год существует Индекс качества городской среды, которым оперирует Минстрой РФ. Это комплексный показатель, который высчитывается на основе 30 индикаторов. Если взглянуть на значения этого индекса по российским городам, можно увидеть, что в подавляющем большинстве маркировка индекса не зелёная (что означает, что всё замечательно), а жёлтая или красная — уровень качества городской среды совсем не высокий.

С этим легко согласиться, когда ездишь по российским городам и видишь, что многое из того, что требует доработок, — элементарные вещи. Они не требуют огромных вложений или долгих лет на внедрение — просто включить голову и дать правильное распоряжение.

Почему люди, допустим, не ездят на велосипеде в своём районе? Нет велодорожек, нет освещения, ещё каких-то элементов инфраструктуры — возникает запрос на то, чтобы это всё сделать. А это системообразующая вещь: пока любое городское пространство — транспорт, жилые дворы, офисы, госучреждения, магазины — не будут проектироваться, исходя из того, что они должны быть удобны любому человеку, от 6 до 80, это будет некомфортная городская среда.

Для города и страны создание такой среды экономически оправдано. Неблагополучная городская среда создаёт нагрузку на психическое здоровье — одно из исследований в США показало, что ежегодно государство теряет до $50 млрд. вследствие борьбы американских граждан с депрессией и другими эмоциональными расстройствами. Всё просто.
3038